Часть первая: Неудобные ответы

Я понимаю, что у нас есть три глобальных блока, о которых мы могли бы поговорить. Первый – это система казённого воспитания детей. Второй касается некого желание граждан, организаций, бизнеса помогать, но оно идет не по верному пути. И третий – ваше личное видение правильного пути, которое основано на вашем детстве и вашем опыте.

— Как дети попадают в систему государственной заботы?

Дети попадают в систему (то есть изымаются или отбираются у семьи органами опеки) по большому счету на основании трех законодательных документов: 77-ой статьи Семейного кодекса (закон об угрозе жизни и опасности ребенка, находящегося в семье) и 120-ого федерального Закона (законодательства, которое отрегламентировало процесс попадания ребенка в систему государственной заботы давным-давно, еще со времен товарища Дзержинского, и с тех пор не менялось). Еще существует 125-й Закон Уголовного кодекса — оставление ребенка в опасности.

То есть, существуют три основных документа, которые позволяют государству – часто беспричинно и беспрепятственно – изымать/отбирать детей из семей. Действия органов опеки регулируются 77 статьей. Опека может отобрать ребенка на основании постановления главы местного поселения или города о том, что данная семья не справляется с воспитанием детей. Действия полиции (ПДН – подразделение по делам несовершеннолетних) регулируются 120-ым законом. Органы полиции занимаются изъятием ребенка на основании поступившего сигнала о неблагополучии семьи.

И здесь на лицо явное нарушение и подлог. Потому что, согласно 120-ому закону, полиция имеет право забирать только беспризорников – детей, находящихся без сопровождения взрослых. То есть сфера ответственности полиции – это улица (или, например, подвал). Забрать ребенка из квартиры, в которой он находится с родителями – это, по сути, отобрание, вернее даже изъятие, что не совсем конституционно. Потому что полиция не может вторгаться во владения семьи и производить какие-то действия на основании 120-ого закона, на который они ссылаются.

И что получается?

Органы опеки имеют, так скажем, определенные задачи перед государством – снизить показатели сиротства, то есть снизить количество детей, которых они выявляют в неблагополучных семьях и должны перевести под систему государственной заботы. И они отчитываются – сокращают количество детей за счет того, что их изъятие производит полиция. И статистически количество детей, которых забирает опека, снижается. То есть сама опека просит полицию забрать ребенка, «подчищая» таким образом свою статистику.

А еще существует такой алгоритм подлога. Новым 481-м постановлением государство обязывает губернаторов снижать количество сирот в регионе. Что делают местные власти? Занимаются подменой понятий. Губернатор отчитывается: «у нас нет детских домов, потому что это не детские дома, а центры семейного устройства; и сирот, как таковых у нас нет, потому что это не сироты, а родительские дети, которые находятся по заявлению». А что такое дети по заявлению? Это дети, которых родители сами привели в учреждение государственной защиты, потому что у них нет возможности обеспечить им нормальные условия существования. Это называется отдать ребенка на прокорм (или на передержку). Чаще всего это происходит под зиму, особенно в сельских поселениях, потому что нет дров, холодно, нечего есть. Такого ребенка можно было бы передать, например, в другую семью. Но он попадает в учреждение государственно заботы – это может быть детский дом, детский дом-интернат, приют и так далее – где на него выделяются определенные деньги. Сейчас примерно 80% детей – воспитанников детских домой – это дети, которые оставлены там по заявлению.

И по сути – это те же сироты, которыми забиты все учреждения. И мы финансируем именно этих детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации. Таких детей фактически устроить в новую семью невозможно, они будут находиться в систему государственной защиты до 18 лет, а потом выйдут и вернутся обратно в свою семью. Вот такой концлагерь.

Что ждет этих детей дальше?

Практически нигде, ни в каком законодательстве, у нас нет алгоритма, который бы рассматривал целостность семьи как таковой: папа, мама и ребенок. У нас сразу рассматривается только ребенок. Так называемый детоориентированный подход. Даже названия фондов отображают этот подход: «фонд по профилактике жестокого обращения с детьми», «фонд по защите интересов детей», «фонд по защите интересов подростков» и так далее. Это приводит к тому, что при возникновении какой-либо ситуации, при сигнале в органы опеки или в полицию, происходит достаточно простой процесс – ребенка изымают и сразу помещают в инфекционную больницу (якобы для профилактики каких-либо заболеваний, которые как будто имели место быть).

А какие могут быть заболевания у ребенка, который только что находился в семье?

Этот маршрут был придуман еще в те самые 20-е годы, для детей-беспризорников – вшивых, грязных, найденных на улицах. С тех пор ничего не изменилось, никто не удосужился потрудиться, чтобы этот маршрут изменить. По сей день ребенка, забирая уже из семьи, помещают в эту страшную больницу.

После больницы он окажется, скорее всего, в системе государственной заботы, то есть в приюте, так как на лицо случился юридический факт изъятия/отобрания. И это уже факт, после которого, по большому счету, вступиться за семью некому, и семья должна будет сама отстаивать свои интересы перед государством в правовом поле, так как были использованы инструменты государственного участия.

После того, как ребенок уже был помещен в приют, в силу вступают несколько вариантов законодательных решений. Во-первых, при наличии у ребенка родителей, можно апеллировать к родительскому статусу. То есть, если родители пьют, должно быть произведено либо ограничение, либо лишение родительских прав, что чаще всего бывает. Следующая история – родители могут сказать, что они готовы побороться за ребенка. В этом случает они пишут заявление об оставлении ребенка на полгода (для начала) в системе приюта или детского дома. Мы говорили про это выше. Ребенок «застревает» в системе.

Что система делает с ребенком?

Если ребенок попал в систему ДДИ (детский дом-интернат, где живут инвалиды, дети с ОВЗ) и в дальнейшем ПНИ (психоневрологический интернат), то государство на него тратит в месяц порядка 300 тысяч с лишним рублей. Если он попал в детский дом, то этот бюджет составляет порядка 80 тысяч рублей в месяц. Эти деньги предполагают расходы питание, ремонт, что-то еще и на зарплаты персонала, иначе (например, в регионе) люди разбегутся.Но эти бюджеты не предполагают расходы на те профессиональные сервисы и услуги, которые ребенку, попавшему в систему государственной заботы, должно оказывать государство.

Во-первых, это услуги, при которых ребенок, оказавшийся в системе детского дома, не должен стать хуже, чем он туда попал. А он там становится хуже.

Во-вторых, это должны быть услуги, направленные на максимальную минимизацию различных психических отклонений и заболеваний, которые ребенок приобретает в системе – это депривация, реактивное расстройство привязанности. Утратив родителей, ребенок находится в системе замещающей заботы.

И, в-третьих, изъятый из семьи ребенок испытывает невероятный стресс – новая обстановка, новые запахи, другая еда, баланда, чужие дети – они агрессивные, что-то от тебя требуют, с ними с ними нужно выстраивать отношения. Ребенок, попавший в детский дом, должен получать реабилитационные услуги, которые понижали бы уровень стресса, уровень депривации и уровень психического расстройства. Такие услуги должны оказывать клинические психологи.Ничего этого в учреждениях государственной заботы нет!

Вместо этого там есть малообразованные воспитатели, не имеющие никакого профильного образования. Есть один единственный на все учреждение психолог, который ходит, не знает, чем заняться. Чтобы работать с ребенком, нужно выстраивать реабилитационный маршрут.

Кто это будет реализовывать?

Например, утрата родителей – колоссальная травма. С этим должен работать клинический психолог. Но в детдоме об этом никто не говорит – ни психолог, ни воспитатель, ни директор детского дома, который максимум, что может сделать, это вызвать ребенка к себе и спросить: «Ну что, твоя мама-то тебе пишет?» Ребенок что-то там ответит: пишет или не пишет. И что? Это же не решает проблемы осознания ребенком случившейся ситуации – как он это воспринимает, что нужно делать. Все это уходит на задний план и никак никем не решается.

У нас нет учреждений, которые бы выпускали специалистов, ориентированных на работу с детьми-травматами. Чтобы работать с ребенком, который получил психологическую травму, нужно иметь специальное образование. Это должна быть работа не с группой детей, а один на один. Тогда это будет эффективно. Это должна быть и педагогика, и коррекция, и медицина, и психология, и дефектология. А на деле получается, что ребенок находится в тяжелейшем состоянии, а вокруг него нет среды, которая бы могла его в это время поддержать.

Чтобы с психикой ребенка случились необратимые последствия, ему достаточно провести в системе даже не 10 дней – один! Одного дня достаточно. И когда ребенок попадает в этот улей (назовем его так), его там какое-то время «переработали», перемололи, а потом говорят: «а теперь этого ребенка надо устроить в семью»… Вот это самое жестокое, на мой взгляд.Вместо того чтобы сразу из семьи передать его в другую приемную в семью, его опускают в яму, а потом говорят: «из этой ямы он должен теперь выбраться и попасть в семью вместе со всем тем «набором», который они приобрел в системе». А что это за «набор»? Он уже научился жалобить, он разучился что-либо делать, у него появились разные психические отклонения, агрессия, он научился действовать только в команде, ему нужен постоянный шум, он должен есть конфеты, ему нужны добровольцы и так далее. Система его «изнасиловала», грубо говоря, а теперь: «возьмите его».

То есть ситуация по сравнению с тем, что описано в вашей книге, не изменилась?

Она стала еще хуже. И связано это, прежде всего, с тем, что в то время в обществе не было ярко выраженного социального неравенства. Наша воспитательница получала сто рублей и женщина, работающая на молокозаводе, получала те же сто рублей. Сейчас же общество сильно расслоилось, и сотрудники системы государственной заботы о детях уже недовольны тем, что за маленькие зарплаты они вынуждены работать с трудными детьми. Отсюда очень высокий уровень жестокого обращения.

Периодически мы тоже этим занимаемся – то кого-то посадят, то кого-то уволят…

Каковы шансы у детей попасть в приемные семьи?

Сейчас в федеральной базе данных находится где-то около 50 000 детей. И очень много детей пребывает в детских домах по заявлению (на передержке).На детей в возрасте от 7 до 18 лет спрос фактически отсутствует. На детей с ОВЗ (с ограниченными возможностями здоровья) вообще никакого спроса нет. Они нужны только московским семьям, чтобы взять сразу десять детей, получать за них 300000 ежемесячно, сдавать их нянечке, а самим уехать отдыхать. Такое часто бывает. Их проверяют, конечно. Но они же все победители различных конкурсов. Но это не самое трагичное. По крайней мере, дети находятся не в детдоме. Охотнее всего забирают детей из домов ребенка, в возрасте от 0 до 3-5 лет – они фактически все уходят сразу в другие семьи, не доходя до федеральной базы данных.

Эти дети пользуются бешеным «спросом», так как существует очень много бездетных пар. Люди стоят в очереди за таким детьми. Причем существуют две очереди – блатная (как было в советское время, когда приближенные к опеке, к роддому люди, имеющие какой-то социальный статус, имели приоритетное право получить такого ребенка) и официальная, для челяди. Есть, например, очередь в 700 человек в регионе, а детей, от которых отказались сразу, очень мало. Потому что, как мы уже говорили, в 80% случаев дети попадают в дома ребенка по заявлению, на временное содержание (в доме ребенка вот такие маленькие детки). Ты заходишь в дом ребенка, разговариваешь с главным врачом, спрашиваешь: «а почему этого никто не берет, а этого?». А он отвечает: «А они домашние, они на заявлении». То есть родители написали заявление: «в связи с тяжелой жизненно ситуацией прошу оставить ребенка на государственное попечение на время». Сначала заявление пишется на полгода, потом на следующие полгода («с ситуацией не справился») и так можно, сколько угодно. То есть формально от такого ребенка никто не отказывается. И он не может попасть в новую семью.

И еще дома ребенка очень хитро действуют. Они имеют право поменять статус. И они заявляют: «мы теперь не дом ребенка, мы – реабилитационный центр». Причем, никаких реабилитационных услуг они не оказывают, потому что дети здоровые. Официальная статистика снижается, а дети продолжают оставаться сиротами.И сейчас у нас еще можно купить детей. 300-400 тысяч за ребенка – это вполне себе рыночная цена (в ВКонтакте, например, можно набрать и посмотреть). Системе крайне не выгодно добровольно расставаться с детьми! И в этом ей косвенно очень «помогают» добровольцы.

То есть те, кто, казалось бы, пытается как раз помочь?

Огромный вред наносят добровольцы. Колоссальный. И дело не только в подарках.

Во-первых, сменяемость: сегодня один, завтра второй. Огромное количество несистемных людей, которые вообще не вкладываются в ребенка, а приходят сделать праздничное «уси-пуси».

Во-вторых, перекорм. Дети едят непонятно что, им все всё везут и везут: обед, тут же банан, тут же сладкое. Воспитанники распихивают все то, что им привезли, по карманам, потому что у них нет культуры питания как таковой. Это приводит к тому, что многие выходят оттуда с различными расстройствами, потому что им, сколько не дай, они все съедят. Это связано, в первую очередь, с депривацией и реактивным расстройством привязанности. Ребенок ест, ест и ест, потому что он заедает свою проблему, не зная, как ее решить. У нас были лагеря, и все сироты приезжали оттуда с дошираком. Причем они его не замачивали, ели всухомятку, потому что они испытывают от этого кайф.

Вот поэтому я с добровольцами воюю. Говорю: «ребята, вы должны приехать и, в первую очередь, привезти какие-то знания, какой-то навык. И это должно быть выстроено в систему – годовую, десятилетнюю. А вы что приехали? Вы приехали, потом после вас приехали. И перед ребенком это безликие вагоны людей, и он никого не может выделить».

Вот почему я все время говорю про наставничество, как альтернативную добровольчеству систему работы с детьми.

Как должна работать система:

Во-первых, нужно пытаться вернуть ребенка в родную семью (то есть нужно работать с семьей, исправлять ее или ситуацию, в которой она оказалась).

Во-вторых, если мы не устраиваем ребенка в родную семью, мы ищем для него приемную семью.

Третье: если же мы не устроили его ни в приемную, ни в родную семью, мы находим ему постоянного наставника. Не кучу добровольцев, а одного человека. Как в семье.Вот те три базиса, которые я проповедую на протяжении уже 21 года.

Продолжение следует..

А.С.Гезалов