Дорогой наш выпускник

Воспитанники в детских домах находятся у нас достаточно долго. Вопрос такой: «За каждого воспитанника начисляется определённая сумма денег, или у нас это по-другому?» Государство финансирует детские дома (теперь это называется «Центры семейного устройства и воспитания»).

На одного ребёнка им в среднем платится порядка 80 000 рублей в месяц. Но, это не те деньги, которые доходят до самого ребёнка. Деньги, которые там: зарплаты, оснащение, оборудование и так далее, и так далее. До ребёнка доходят совсем другие суммы. Возможно даже вообще ничего не доходит. Многие находятся там, потеряв родителей. Они, имея социальный статус сироты, «потери кормильца» получают деньги, которые накапливаются на их книжках. Но это тоже история достаточно сложная.

Вот была одна девочка из детского дома, у которой накопилось 700 000 руб. Я работал с этой организацией и её лично видел. Мне потом сообщили, что она за три дня спустила 700 000 руб. Куда она их дела? Туда – сюда. Потому, что ценности этой не знает. На ваш взгляд, как законодательство регулирует отношения между сиротами и государственной системой? На самом деле, всё очень просто. У нас есть 150-й федеральный закон, который декларирует защиту интересов детей – сирот, оставшихся без попечения родителей. Все льготы и гарантии там прописаны.

Но другой вопрос: есть 44-й федеральный закон, который вообще нужно убирать из детства. Это закон о госзакупках. Согласно этому закону, дети в детских домах получают по самой низкой ценовой планке определенные виды одежды, обуви, игрушек. Причина в следующем: чем ниже уровень предложения, тем это лучше для системы. Тем самым 44-й закон, по сути дела, превратил детские дома в китайские кварталы. Вся одежда у воспитанников, в основном, достаточно низкого уровня и качества. Потому что 44-й закон – это закон энергосбережения и «деньгосбережения». Поэтому всё не так просто. Но с этим нужно работать и пытаться это как-то тоже менять.

Кто должен вносить законопроекты?

Ну, во-первых, при государственной думе, при законодательных собраниях есть комиссии и комитеты, которые могут их предлагать. В том числе – и различные уполномоченные по правам ребёнка могут предлагать законодательные инициативы. Много, кто может предлагать законодательные инициативы. Всё натыкается на два вопроса. Первый – деньги. И второй – исполнитель. Даже если сейчас говорить о том, чтобы взять и убрать органы опеки, кто на их место встанет? Ну могу я встать, конечно. Но кто, кто этот исполнитель? Социальный работник, у которого зарплата 10 000 рублей? Поэтому здесь очень много вопросов.

Законодательная инициатива – это одно. А реальная карта, на которой мы находимся, «ландшафт детства», как я это называю, тот самый «гольф», в которой мы все на ней играем, он вот такой. Низкая компетенция, невозможность исполнить какие-то нормы, связанные с качеством жизни семьи, отсутствие стандарта работников, специалистов детских домов и органов опеки. И все, по сути дела, варится в собственном соку. А какой сок? Ну вы знаете, у нас ежегодно выявление 74 000 сирот, из которых 64 000 отправляются в родственные семи, остальные 10-15 поступают в детские дома.

Но сейчас ситуация поменялась. Теперь есть волшебное 481-е постановление. Оно позволяет детским домам (слова «детские дома» я оставляю) принимать детей по заявлению. Вот ребёнок может оставаться там до полугода. Потом мама придёт, опять подпишет какую-то бумажку о том, что ребёнок нуждается и она нуждается, а потом пропадёт. Скорее всего, через какое-то время мама вообще не придёт, потому что или погибнет, или сопьется, либо вообще про ребёнка забудет – это достаточно часто бывает. Учитывая, что она знает, что при выходе из детского дома ребёнок гарантированно получит квартиру. То есть, если сдали в 14 лет, подождать какое-то время, четыре года – вот тебе квартира. Поэтому здесь разные есть манипуляции.

Об этом тоже нужно знать. Когда детям точно лучше в детском доме, чем в семье? Что такое наставничество? И кто может быть наставником? Тему наставничества мы возьмём отдельно. Я сейчас работаю над созданием наставнического центра и уже написал пособия. Сейчас ищу деньги на его издание. Наставническая тема – это вообще тема служения. Это не добровольчество. Это не КСО (корпоративно социальная ответственность), это социальная ответственность конкретного гражданина перед конкретным ребёнком в рамках законодательства.Доброволец на таком законодательстве не находится. Он просто пришел-ушел.

Наставник несёт в том числе и уголовную ответственность, если он что-то там нарушил. Нельзя прийти к наставнику и просто сказать «Вот ты – наставник» и никак это не регламентировать. Потому что всё равно ребёнок остается государственным. Соответственно, эти нормы, эти документы, эти права на то, чтобы управлять ребёнком, взаимодействовать с ребёнком находятся в государственной законодательной плоскости. Наставник – это профессионал, прежде всего. Профессионал с точки зрения понимания запроса. Он обучен, понимает, он знает, он включается, он не выгорает, или он выгорает, но проводит супервизию, и так далее.

Здесь важен человек, который зарядится на взаимодействие с ребёнком на ближайшие 10 – 15 лет, 20 даже. Почему? Потому что сложные первые два года. Но ещё сложнее последующие 15 – 20 лет. В этот период вроде бы человек состоялся, но внутренне как личность ещё не вызрел. Поэтому наставничество – это такое вот руковождение, человеко-вождение. Оно достаточно длительное в пространстве. Это надо понимать, потому что знания много не бывает, компетенции и навыки обретаются достаточно сложно. Поэтому наставник – это человек такой вот добрый костыль, белый костыль, который рядом с ребёнком находится во всех самых сложных ситуациях. Но при этом делает это осознанно. Он не просто находится рядом, потому что ему жалко, а потому что он понимает те сложности, с которыми ребёнок сталкивается в детском доме и потом.

Наставник – это человек из детского дома. Не просто он там подхватил ребёнка и стал наставником. Он его должен знать еще там, общаться с ним ТАМ, в системе. Потом вместе с ним выйти (это моя идеальная, конечно, картина). Выйти и сопровождать ребенка в тех болевых точках, с которыми он соприкоснется. Ну, вопрос, что лучше – детский дом или семья, я думаю, разъяснять не надо. Детский дом – это система, которая калечит ребёнка, делает из него совершенно другого ребёнка. Возникают вопросы госпитализма, депривации или активного расстройства привязанности или вообще вопросы привязанностей, как таковых.

Без привязанности к конкретному человеку ребёнку крайне сложно выстроить какую-то конструкцию восприятия информации, каких-то конкретных кейсов. Ребёнку трудно. А когда рядом с ним находится человек, который с ним коммуницирует на уровне команд (это воспитатель), то как он может быть наставником или тем, кто может как-то влиять на ребёнка? Поэтому нужен, конечно, какой-то конкретный значимый взрослый. Это может быть наставник, это может быть приемная мама, это может быть неродная мама.

Должен быть конкретный привязанный (нехорошее, может быть слово «привязанный»), прикрученный, прибитый к нему человек. Тогда есть коммуникация. Тогда есть получение знаний, уважение и так далее. Если этот человек только выполняет инструкцию относительно ребёнка, ничего хорошего не выйдет. Учитывая, что в детском доме достаточно простая инструкция: наблюдать за ним, кормить его, погонять его. Это совсем другие коммуникации, совсем другое отношение к его личности. Важно понимать: то, что делает детский дом с ребёнком, – это неполезно.

Неполезно это с разных точек зрения. И с точки зрения будущего ребёнка, как гражданина, семьянина, мамы, папы. Детский дом уничтожает это будущее. Он делает ребёнка таким деревянным, оловянным солдатом, который имеет только несколько опций, но совершенно не ощущается себя личностью, к которой относятся как личности. К нему все время относятся, как к представителю какой-то статистики. Это надо также понимать.

Ваш, Гезалов А. С