Часть четвертая: Неудобные ответы

Часть четвертая: Неудобные ответы

02.08.2020 Полезно знать 0

Насилие в детдомах точно такое же, как и в армии, например?

Абсолютно. Это насилие не само по себе, это насилие за выживание, за ресурсы.Например, я приезжаю в детский дом, провожу семинар. Сидят дети, человек 30. Первые пять минут они ведут себя достаточно нагло. И тогда я «включаю» все свое альтер-эго. Среди них обязательно есть мальчик, который называется «медведь», а также есть «зайчики», «волчата», «лисята» и «медвежата».«Зайчики» – это те, кого выводят на добровольческие концерты (с целью разжалобить), «волчата» – те, кто находятся в системе длительное время, «лисята» – те, кто в системе недавно и не обладают физическими данными. А «медведь» – над всеми, «сидит на дотации». И, когда я захожу в группу, я этого медведя мгновенно вычисляю. Он всегда сидит сзади, контролирует остальных. Остальные сидят вполоборота, смотрят, какую он отдаст команду.

И вот я спрашиваю:

– Как тебя зовут?

– Он отвечает:– А чо?

– Вышел отсюда! Раз, выходит. Дети тоже пытаются.

– Сидеть! Вот теперь будем говорить. Вот так, как он вышел сейчас отсюда, примерно также он выйдет в тюрьму. Сейчас будем говорить об этом. И начинаю им рассказывать.

А если он не выйдет?

Я проводил десятки семинаров – выходят все. Они четко разделяют людей на слабых и сильных. Слабость – для получения ресурса, а сила для них – это уже вызов.Тогда они так и по жизни будут идти.Да, так и будут. Бывали случаи, когда мне бросал вызов какой-нибудь «медведь». А я ему в ответ: «ну, давай, иди сюда, вот у меня боксерские перчатки, вставай». Я мастер спорта по боксу, а он даже бить не умеет. И тут все начинает проявляться. «Ну-ка, отожмись. Давай, я и ты отжимаемся». И становится ясно, кроме влияния у него на самом-то деле ничего нет. Приходится на них немножко надавливать. Иначе не дадут работать. Они так и будут сидеть вполоборота: то – на него, то – на меня. Я знаю эту систему. Поэтому дедовщина – это просто форма выживания, баланс сил.

Я все стадии прошел: был и «зайчиком», и «лисенком», потом «волчонком». Но так получилось, что у нас не было «медведя», не сформировался. Мы все были одного возраста, в детский дом попали практически с рождения, все были достаточно сильными. И я сказал: «давайте не будем мордовать младших, как нас мордовали, у нас не будет медведя». Среди нас был один товарищ, который претендовал на «медведя», но мы его вызвали и с ним «разобрались» (избили просто). Вызвали милицию, дело то ведь серьезное… Но дедовщина в детдоме прекратилась. Напрочь! Директор не знала, что делать, ведь она привыкла управлять. Был даже созван совет…Кстати, того парня потом перевели в другой детдом, и он там все равно устроил дедовщину. Рыжий такой был, потом сел в тюрьму…

То есть администрации детского дома дедовщина выгодна?

Конечно. У нас, например, были поведенческие дневники. И учитель говорит: «вот тебе поведенческий дневник, но ты его не мне покажешь, а Иванову, который старше тебя не десять лет; Иванов решит, как ты себя вел». Я приходил в класс к заслуженной учительнице РСФСР по математике. Она брала дневник, и было понятно, если она напишет что-то плохое, меня изобьют группой в детдоме. Она это знала и говорила мне: «сейчас возьму и напишу, Гезалов, что ты себя плохо ведешь; и я знаю, что с тобой сделают».

Я сразу: «а можно я уйду?»

Она: «выходи».

Я выходил, а она писала «Гезалов плохо себя вел, выгнала из класса». Это было ноу-хау вашего детдома? Да, директор ввела.

Потом я понял: я прихожу, сижу, ничего не делаю, лишь бы эта сволочь ничего в дневнике не написала.

– Гезалов, пол будешь мыть?

– Помою.

Она писала: «вел себя хорошо». Но находились другие причины оказаться избитым.

С этим дневником нельзя было просто появляться в детдоме. Казалось бы, польза. Но какая польза от того, что тебя отдубасят за то, что ты такой вот ребенок? Учительница, поговори со мной, что ты мне этим дневником?… Несколько раз я вообще взрывался: «вы выйдете на улицу, а я вас найду и этим дневником…» Так что дедовщина – это просто форма выживания одних видов и других видов, сильных, слабых. И потому исправить это практически невозможно.Человек в любом случае столкнется с дедовщиной в том или ином виде, но это какая-то экстремальная и ненужная в детстве дедовщина…Такой опыт, на первый взгляд, конечно, кажется лишним. Но двум моим братьям, отсидевшим по десять лет в тюрьмах строгого режима, этот опыт пригодился. Там была жесткая дедовщина, но попав в среду, они сразу смогли сориентировать – кто сильный, кто слабый, кто Шерхан, у кого белые носки, около кого братки и так далее.

Продолжая о том, как в нашем детдоме закончилась дедовщина: когда директор поняла, что прежний режим больше не работает, она попыталась действовать через воспитателей, начала вводить жесткие меры. Но мы ответили голодовками. Я сказал: «значит так, весь детдом не ест неделю». Все перестали ходить в столовую. Знаете, какой это был удар, ниже пояса? Кто-то донес, что дети отказываются есть, приехала прокуратура, всех построили, вызвали директора. И вот тут она поняла, что все закончилось. Меня потом вызывала: «это все из-за вас, я заслуженный работник образования, и вы мне такое…»Выговаривала нам. У нее кличка была – Галифе.И все. И потом в детдом периодически приезжали выпускники – те, которые нас били. Они возвращались зачем-то с нами дружить, но мы все на тот момент уже имели ножи. У нас на втором этаже все время дежурил человек, и из окна были видны пруд, детская площадка и дорожка, по которой они шли, по трое-четверо (по-другому пройти было невозможно). Дежурный, завидев их, сразу оповещал: «идут!». И все сразу разбегались, все сто человек. Директор их принимала, жаловалась на нас («у нас такая проблема, они не слушаются, может, вы что-то сделаете?»), оставляла на ночь…

Зачем они возвращались?

Они не могли встроиться в ритм другой жизни, а здесь все было снова понятно: кровать, директор, шконка, хавка. Вот и возвращались.Они нигде не могут прижиться, кроме как внутри своего сообщества. Приходят в обычную школу – учителя про них знают, крестятся, вытягивают «на троечку» (на самом деле, там двоечка). Учиться детдомовские не хотят – мотивации нет, не перед кем хвалиться хорошими оценками. Есть, конечно, дети, которые хорошо учатся, но чаще всего это те дети, которые попали в детский дом в 10-15 лет – у них уже база сформировалась. А те, которые в детдоме с младенчества, просто перестают учиться. С «домашними» детьми они ведут себя по-разному, но все равно отстраненно. Это, как если кастрированный кот попадет на улицу – его другие коты загрызут. Потому что запах другой. Когда у тебя нет родительской поддержки, то это в глазах читается – неуверенность. Про них говорят: «что с них взять?». Сами они ничего делать не могут, ресурсов нет – живут своей какой-то группой.

А, возвращаясь к дедовщине, я читаю, что в ней, прежде всего, виноваты сотрудники детдома. Это они раздают полномочия.

Им это выгодно?

Ну, конечно.

Я и в армии встретился с дедовщиной. Но меня не трогали, потому что я занимался боксом, мог где-нибудь подловить. Я тренировал старших пацанов, которые уже заканчивали службу. Вот тогда то и стало понятно, за кем сила, а они – «деды», но без необходимого инструмента: умения бить. Так, что я еще и оказался в приоритете.Но когда я стал старшим, сразу сказал: «давайте, не будем молодых чморить». Один пытался, но мы его в туалете…Как вам удалось миновать путь рядового выпускника детдома, сойти с предопределенной дорожки? Если грубо, некоторые идут в атаку, а я все время ползком. Мне не свойственно вскочить без оглядки и побежать. Я все время присматривался, прислушивался. Не вступал огульно в какие-то разговоры, потому что даже в разговорах можно потерпеть поражение, не то, что в драке. Когда после службы на подводной лодке попал на флот, окончательно понял: сначала надо себя как-то создать, а потом кулаками махать. А большинство, выходя из детского дома, – сразу на амбразуру, хотят всем все доказать. Но в мире все просто – ты оступаешься, тебя сажают и все. Стоит один раз попасть на зону – на тебе навсегда уже будет клеймо. Даже если это никому, на первый взгляд, не заметно. Иногда разговариваешь с человеком, он что-то говорит и ты понимаешь – он сидела в тюрьме. Но это тоже опыт. У моих обоих братьев вся жизнь получилась исковерканной – старшего и младшего, я средний.

Я реально боялся что-то не то сказать, фильтровал. Я если встречал на своем пути сильного, я обдумывал, с кем бы мне соединиться, чтобы этого сильного свалить. А некоторые сразу лезли на рожон, голову сворачивали.Уже позже, когда я бывал в СИЗО (я же много с СИЗО работаю, с тюрьмами) я думал: я бы здесь смог выжить. Я всегда вижу, если человек домашний, он не может приспособиться. Там закон выживания такой: не ошибайся, не лезь на рожон, если есть возможность что-нибудь стащить – стащи.

Вы говорите, что выпускник детского дома не готов войти во внешний мир.

Он готов к определенным условиям: это тюрьма или, например, подводная лодка. Потому что там все закапсулировано, ни с кем нет новых контактов, не требуется никакого нового опыта и накапливать его тоже не нужно – ты человек в футляре. Человек выходит из детского дома, ему дают квартиру…… И он там старается не жить. И не может. Потому что ему необходимо, чтобы было шумно: воду включать, свет включать.

Я переписывался со своими друзьями, которые работают в Украине с выпускниками детских домов. Они пишут «поселили одного, что-то он не хочет там жить, постоянно свет включен». Я: «наверное, вода тоже включена». Они: «и вода включена, и музыка». То есть ему надо постоянное состояние того, к чему он привык. Он все время ходит в одной и той же одежде, не моется. Социальные службы его должны трудоустроить?Да, он должен встать на биржу труда. Его должны прокачивать: давай сюда, давай туда. А он просто не ходит. Зачем? Он не понимает этого. У него отсутствует алгоритм, что необходимо куда-то ходить, что-то спрашивать. Он все время просидел в своем учреждении, где, наоборот, приходили к нему. А теперь ему надо ходить…

И в этом случае он получает пособие по безработице?

В Москве полугодовое пособие по безработице составляет 90 000 в месяц. Попробуйте потом начать работать после таких «каникул». Поэтому после этого они сдают свои квартиры, объединяются группами по 15-20 человек и живут. Далее «по схеме» – на них сразу выходят ОПГ и говорят: «вы здесь живете – живите, но за то, что сдаете, забираем у вас половину». И те счастливы, получают 15 тысяч.Как их найти? Наметанным глазом их сразу в толпе можно вычислить: по поведению, по тому, как они стоят неумело, неправильно, во что одеты, по разговорам, прическам. Лови их и делай, что хочешь, потому что они совершенно неискушенные. Я в метро их сразу вижу, подхожу: «из какого интерната?» ОПГ их также считывает.

Мне сотрудница головного УФСИНа рассказывала: в тюрьмах на тысячу человек сидельцев – двести из детского дома. Это огромный процент. Девочки, мальчики. Убийства, наркотики, алкоголь…Поэтому, когда говорят, что у нас все так радужно, я отвечаю: «поехали со мной туда и там мы посмотрим, как все радужно».

Причем, ведь выпускники детдомов попадают в тюрьмы в основном по двум статьям – 228 и 105. Это убийство и наркотики. А остальных, соответственно, «берут на карандаш», при этом не ловят, они живут на свободе. То есть живут, как мы с вами, но при этом находятся на контроле уголовно-исполнительной системы (есть такая служба в УФСИН). И таких, на свободе, достаточно. Получается, что садятся самые-самые и их уже двести. Это очень много!

Пока они на свободе, их «пасут» риэлторы. Это процесс, конвейер. Возьмем среднестатистического сотрудника ЖКХ: его зарплата 100 тысяч, а ему нужно пятьсот. И он узнает, что у него на территории в такой-то квартире поселился воспитанник детского дома. Да неужели он его не сдаст? Конечно, сдаст! И сам то он ничего криминального не делает, просто сдает бывшего детдомовца и говорит: «процентик мне принесите, когда разберетесь с этим». Конечно, ему принесут. Потому что потом очередной сирота на его территории поселится. Сейчас ввели мораторий: в течение пяти лет квартира не может быть продана. И вот риелторы пять лет сироту «пасут», а потом его убивают или сначала спаивают, потом куда-нибудь отвозят, побрасывают наркотики, сажают. Те же полицейские в сговоре. Это называется отсроченный благодетель (потому что он со временем принесет доход, дурачок, личинка). Квартиры то в Москве миллионы стоят! Мы за одним пытаемся уследить, а кого-то другого уже «оприходовали». И поэтому приходится все время ЖКХ держать в поле зрения. Потому что ЖКХ все время информирует: «в квартире такой-то появился сирота».А вот если у выпускника детдома будет наставник – эту схему осуществить уже гораздо сложнее. С наставником сирота ошибку не совершит, дверь всем подряд не откроет, пить не будет, а на работу ходить будет и так далее. С наставником он благополучный.

-Грустно.

Я в этой грусти работаю. Сейчас, например, организую сенсорную комнату в психиатрической больнице. Это реабилитационная комната, где ребенок чего-то трогает, слышит, видит (он же в монотонном больничном улье сидит, это ж тяжело). Если получится собрать деньги, у нас появится возможность участвовать в жизни детей. В психиатрической больнице (детской) основной контингент – это сироты и дети из приемных семей. Приемные родители их туда сдали, чтобы они получили «диагноз», который сразу увеличивает пособие – получал 15000 на ребенка, будет получать 25000. То есть дети заходят в больницу без диагноза, а выходят уже с диагнозом.

Наши девочки ходят в эту больницу и с этими детьми занимаются. Там ужас: вонища, бардак. Детей кормят таблетками, а воды нет, запить таблетку нельзя. Ребенок целый день на ногах, полежать не разрешают – утром встал, процедуры, игра, а вечером лег.

— Выхода нет?

Выход есть. И мы с этим работаем.Сначала нам сказали, что не будут нас пускать. Я сказал: «Хорошо». А потом встретился с министром, написал в прокуратуру. Их проверили, сказали: «Гезалова не трогайте, если Гезалов еще раз напишет, нас всех уволят». И теперь наши девочки ходят. А других не пускают, потому что у них нет такого лоббиста, как я.В этой психиатрической больнице лежал мальчик с онкологией – не в онкологической больнице, не в паллиативе, а у них. Ему таблеток не давали, а у него опухоль мозга. Я позвонил, кому надо, все проверили, удостоверились – после этого вообще можно было открывать уголовное дело. Война у нас там идет страшная.

Меня боятся. Я могу туда корреспондента запустить, флэшмоб устроить. Я для них непредсказуемый. А когда общественник предсказуем и ни за что не борется (например, с детьми жестоко обращаются, а он молчит) – системе это удобно. У нас большинство общественников молчит. Ребенка бить будут бить, но «мы же не для этого ходим, мы же ходим помогать». И большинство так и работают. Я же молчать не буду.

Однажды приехал в один детский дом (попросили приехать выступить перед детьми), у меня температура была под сорок. Выступил и заметил одного мальчика. Спрашиваю: «ты сколько здесь?» Он: «недавно, третий месяц, у меня мама от онкологии умерла». Я сразу понимаю: у парня стресс (ему 13 лет было). Стал с ним разговаривать, он начал рассказывать о себе, сыграл мне на фортепиано, достал тетрадку, прочитал свои стихи (такие хорошие стихи). Я вижу, он отличается от других детей. Говорю: «давай я тебе приемную семью найду». Он спрашивает: «а что это такое?» «Ну, маму какую-нибудь». И сразу ко мне подходит воспитательница: «не надо ему ничего искать, он из психушки не вылезает». Я спрашиваю: «почему»? «Ну, он неадекватно себя ведет». Я говорю: «у вас бы умерла мать, вы бы как себя вели»? Причем, она сама – бывшая воспитанница детдома.

И вот стоило мне из этого детдома уехать, мне в дороге добровольцы присылают смс: «парня повезли в психушку». Тут я разозлился. Звоню местному уполномоченному по правам ребенка и говорю: «там парня везут в психушку, быстро его вернуть обратно!». Она звонит директору, я звоню директору: «я сейчас отправлю к вам прокуратуру и следственный комитет; на каком основании вы повезли ребенка в психушку?». Директор сама садится на машину, догоняет машину с мальчиком, забирает его, привозит в детский дом. Это о чем говорит? Она не была уверена, что правильно поступила. Если бы она была уверена, она бы не поехала. Дальше я беру фотографию этого ребенка, нарушаю все, что можно, размещаю его фотографию в фейсбуке. И через две недели он оказывается в приемной семье. Вот чем должны были заниматься и добровольцы, и система, помогая тому ребенку? Должны были помочь найти для него семью.

Дело, кстати, на этом не закончилось. Теперь я подлец и сволочь и в понимании руководства детдома, и в понимании добровольцев, потому их туда теперь не пускают. Но я им на это так скажу: «ребята, если вы знаете, что кого-то мучают и везут в психушку, а вы при этом молчите – вы такие же подонки, как и они».

А они знали. Но логика у них такая: «мы за ним поедем в психушку, мы ему привезем туда конфет». Ему там галоперидол дадут! Что такое галоперидол? Это очень серьезные таблеточки!

И вот эти добровольцы на какой-то конференции стали рассказывать этот кейс: «мы работали с детским домом, помогали детям, приехал Гезалов, и нас теперь туда не пускают». Вдруг встает жена Семака, футболиста (я помогал ей выдрать из одного детского дома ребенка с инвалидностью) и говорит: «а как должен был поступить Гезалов? Ребенка же реально убивать везут – Гезалов так и должен был сделать». Все ошалело захлопали. Теперь эта организация (православная, причем) меня люто ненавидит. А мне плевать. Этот ребенок мне пишет: «дядя Саша, я в семье, маме играю на фортепьяно». Что для меня самое лучшее? Вот это. А их дружба – тьфу, плюнуть и растереть. Я вместе с ними и в камеру бы не пошел.

А дети захотят, чтобы у них были наставники, а не «дарители конфет»?

Конечно. Да, сначала они думают, что будут «разводить». Но задача наставника – выстроить таким образом отношения с ребенком, чтобы не дать себя развести себя. Поэтому после добровольцев наставнику будет очень тяжело работать. Добровольцы разбили все личные границы, ничего не дали конкретного, маршрут не выстроен, длительных отношений нет, никаких результатов нет. И вдруг приходит человек, который структурированно говорит какие-то вещи. Вот, говорит, у нас с тобой будет журнал нашего общего успеха…У них есть это желание.

А есть еще такие подвижники, как вы?

Очень мало. Есть те, которые сразу присасываются к власти и там что-то делают. А наша задача – не власть, а люди. Поэтому я считаю, что здесь поле непаханое, хотя, казалось бы, прошло уже сколько лет. Я этим занимаюсь уже 21 год, и мне в этом году – уже 52. Я столько уже всего накрутил: и книжки есть, и наставнические пособия, и конкретные кейсы – работайте! Но нет. А потому что сложно. Потому что ответственность. Как только появляется ответственность, человек думает: «а зачем мне это надо? У меня есть работа, семья»…Ведь что такое ответственность? Это новая работа и новая семья. А доброволец пришел, игрушку передал, посмотрел, как они ее порвали, ушел, рассказал жене, написал в инстаграмме. Или прочитал стихотворение, как Безруков, про Васю-сироту, который очень ждет свою семью. А у этого Васи внутри уже, возможно, что-то такое, что семья уже и не справится. Вот так вот, если кратко…

А.С.Гезалов

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.